Кому я, черт возьми, задолжал? Богу, что ли?

Какой вообще в этом смысл? И какова природа этого самого долга? Когда это я успел задолжать? Откупаюсь ли я тем самым от каких-то старых грехов? Неправедно нажитых капиталов? Или же я изобрел, довольно странный способ подкупа неких небесных сил, призванных защитить меня от несчастий? Словно плачу рэкетирам...

Прежде я ни разу не удосужился задуматься над смыслом моего поступка. Это просто вошло в привычку, превратилось в маленькую причуду. Может быть, и налогов я не платил, считая, что эти десять процентов их компенсируют.

Надо же: жертвовал деньги — и ни разу не спросил себя толком: зачем?

Ответ, который напрашивался сам собой, не больно-то мне нравился. И потом я помнил, какая мысль на секунду промелькнула в моей голове в том темном проулке на Сент-Николас-авеню: это мне за то, что я не заплатил положенных десяти процентов. Именно поэтому меня сейчас убьет чернокожий грабитель. И не то чтобы я действительно верил в это в то страшное мгновение, но что мир устроен именно таким образом, что за все надо платить, — в этом я не сомневался. И мысль та была совсем неслучайной.

А посему я достал бумажник и отсчитал двести восемьдесят пять долларов. Посидел на скамье, зажав деньги в руке. Потом убрал их в бумажник. Все, кроме одного доллара.

На него можно купить еще одну свечку.

Днем прогулялся пешком до дома Ким. Погода стояла хорошая, к тому же и заняться больше было нечем. Прошел мимо привратника, поднялся наверх и отпер дверь в квартиру.

И первым делом вылил виски из бутылки в раковину.

Я понимал, что это бессмысленно. В квартире и без того полно спиртного. Но именно эта бутылка «Уайт Терки» стала для меня просто наваждением. Она маячила перед глазами всякий раз, когда я собирался зайти в эту квартиру, причем я отчетливо представлял не только бутылку, но и вкус, и запах этого сорта виски. И когда последняя его капля стекла в раковину, я сразу испытал облегчение.

Затем подошел к стенному шкафу в прихожей и осмотрел висевшую там шубку. На бирке, пришитой к подкладке, значилось, что данное изделие пошито из крашеного лапина. Я нашел телефонный справочник, выбрал наугад меховой магазин и узнал, что «лапин» означает по-французски «кролик».

— Это слово есть в словарях, — заметили мне. — Вполне обычное в американском словаре. Теперь оно стало английским, пришло из мехового бизнеса. Так что это самый обыкновенный кролик.

Выходит, Чанс не соврал.

По пути в гостиницу вдруг нестерпимо захотелось пива. С чего это — сам не пойму. Воображение уже рисовало картину: вот я стою, привалившись плечом к стойке бара, поставив одну ногу на медную приступку; в руке у меня запотевший бокал в форме колокольчика, на полу — сырые опилки; я вдыхаю этот запах — запах старой, пропитавшейся спиртными парами пивной...

Нет, сказал я себе, не слишком уж мне и хотелось этого пива, и я вовсе не думал искать такую пивную. Я вспомнил об обещании, данном Джен. Поскольку пить я не собирался, то и повода звонить вроде бы не было. Однако я все же достал двадцатицентовик и набрал ее номер из автомата за углом, неподалеку от Центральной публичной библиотеки.

Наша беседа тонула в шуме уличного движения и была коротка, легковесна и бессодержательна. Я не стал рассказывать ей о самоубийстве Санни. И о бутылке «Уайт Терки» тоже не сказал.

За обедом пролистал «Пост». Самоубийству Санни посвящались два абзаца в утреннем выпуске «Ньюс», что уже само по себе являлось сенсацией. «Пост» же никогда не брезговала информацией, влияющей на увеличение ее тиража, и подробно, в деталях, описывая смерть Санни, сообщала, что у Санни был тот же сутенер, что и у Ким, которую изрезали в лоскуты в гостинице две недели назад. Однако они, видно, не могли достать фотографии Санни и снова поместили снимок Ким.

Но сама история явно не оправдывала громкого заголовка. Они писали, что это было самоубийство, но намекали, что Санни, очевидно, покончила с собой потому, что знала что-то об убийстве Ким.

О парне со сломанными ногами — по-прежнему ничего. Хотя описаний разного рода преступлений и смертей было, как всегда, в избытке. Вспомнился совет Джима Фабера — перестать читать газеты. Нет, пожалуй, я вряд ли перестану.

После обеда забрал внизу почту. Обычная дребедень, но там же была записка от Чанса с просьбой позвонить. Я позвонил женщине с прокуренным голосом — и вскоре он перезвонил и спросил, как продвигаются дела. Я ответил, что почти никак. Он осведомился, долго ли я намерен «отдыхать».

— Ну, какое-то время, — ответил я. — Посмотрим, может, что и всплывет.

Полиция, сказал он, его больше не беспокоила. Весь день он занимался организацией похорон Санни. В отличие от Ким, тело которой отправили в Висконсин, у Санни не было ни родителей, ни родственников. Пока еще неясно, когда выдадут тело из морга, но он договорился об отпевании в церкви на Западной Семьдесят второй. Состоится оно, по всей вероятности, в четверг, в два часа дня.

— Я и для Ким все устроил бы в лучшем виде, — сказал он, — просто как-то в голову не пришло. Вообще-то вся эта церемония скорей для девушек. Они, знаете ли, в таком состоянии...

— Могу представить.

— И все думают только об одном. Что должна быть следующая, третья жертва. Но вот кто это будет...

Вечером пошел на собрание. Только во время обсуждения вспомнил, что сегодня — ровно неделя с тех пор, как я напился. И бродил черт знает где, и вытворял Бог знает что.

— Мое имя Мэтт, — сказал я, когда подошла очередь. — Сегодня я просто слушаю. Спасибо за внимание.

Когда собрание закончилось, вслед за мной по ступенькам поднялся и вышел на улицу какой-то парень. Потом поравнялся и пошел рядом. Лет тридцати, в мешковатой клетчатой куртке и кепочке с козырьком. Не помню, чтобы я видел его прежде.

Он сказал:

— А вы Мэтт, верно? — Я кивнул. — Ну и как вам сегодняшняя история?

— Интересная, — ответил я.

— А хотите послушать еще одну, тоже очень даже интересную? Слыхали об одном парне из Гарлема — с разбитой рожей и переломанными ногами? Ничего себе историйка, а, приятель?

Я похолодел. Револьвер остался в ящике туалетного столика, завернутый в пару носков. Ножи — там же.

Он сказал:

— А ты, видать, парень с cojones! С яйцами, понял, о чем это я? — Сложив ладонь чашечкой, он прикрыл ею место пониже живота, как делают бейсболисты, поправляя трико. — Ладно... — пробормотал он. — Ведь неприятности тебе ни к чему, верно?

— О чем это вы?

Он развел руками.

— А что я знаю? Ровным счетом ничего. Мое дело передать, а уж дальше — как хотите. Какую-то курочку пришили в какой-то там гостинице — это одно дело. А вот кто ее дружок — это уже совсем другое. Это ведь тебя не касается?

— Для кого вы так стараетесь?

Он окинул меня многозначительным взглядом и промолчал.

— Как вы узнали, что я буду на собрании?

— Зашел следом, потом вышел, всего-то и делов! А эта наркота с перебитыми ногами, это ты хватил через край, парень! Это уже чересчур!..

Глава 24

Почти весь вторник прошел под знаком игры «поиски жакета».

Спал я в эту ночь плохо, все время просыпался, потом опять засыпал, и в такой вот полудреме у меня перед глазами вдруг предстала как бы видеозапись нашей первой встречи с Ким у «Армстронга». Нет, начался этот сеанс с другой картины. Я представил, как она, приехав из Чикаго, выходит из автобуса с дешевым чемоданчиком в руке и в хлопчатобумажной куртке, накинутой на плечи. А потом сидит за моим столом, подносит руку к горлу — к застежке мехового жакета, — и на пальце зеленым огоньком вспыхивает камень. И говорит мне, что жакет из настоящей норки, но что она с удовольствием променяла бы ее на ту старенькую курточку, в которой приехала в Нью-Йорк.